«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 5. Загадки июльской ночи. Главы 1, 2, 3 / 10 Июля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

Вспыхнувший в Симбирске 10 июля 1918 года мятеж вполне может войти в историю во-первых как самый короткий – длившийся всего несколько часов, во-вторых как самый бескровный – в процессе выступления погиб всего один человек, и в третьих как оставивший после себя множество белых пятен. Например, один из главных организаторов подавления мятежа И. М. Варейкис, бывший на тот момент главой симбирских большевиков, свои воспоминания о тех событиях начинает так: «Об убийстве Муравьева ходит много разных сказок и небылиц, которые, попав в печать и отчасти даже в правительственные сообщения, совершенно исказили действительную картину убийства. Первоначально было сообщено, что Муравьев покончил самоубийством. Слишком много романтики для него. Совершенно неосновательный повод окружить его имя некоторым ореолом благородства» (1918 год на родине Ленина. С. 163). Вероятно, под «печатью» Иосиф Михайлович имел в виду заметку в газете «Правда» за 12 июля 1918 года, в которой действительно говорилось, что в перестрелке Муравьёв ранил несколько членов Симбирского совдепа и, видя полную гибель своего плана, покончил с собой выстрелом в висок (Правда. 1918. № 143, 12 июля).

Неужели журналисты выдумали эту подробность? Ничего подобного. Автор опирался на официальный документ – на телеграмму из Симбирска с пометкой «только для Ленина», поступившую в Москву 11 июля в 8 часов 56 минут. Вот её текст: «Москва, Совнарком. Ленину, Троцкому, ЦИК, всем, всем, всем. Главнокомандующий армией, воюющей против чехословаков, Муравьев, прибыв в Симбирск, оцепив Совет, объявил о своем объявлении войны Германии, потребовал поддержки Совдепа. Совдеп, ознакомившись с действиями Муравьева, распорядившегося снять войска и двинуть их на Вятку, Саратов, Балашов, даже на Москву, через Инзу, единодушно отказал ему в поддержке, после чего Муравьев тут же застрелился (выделено мной – В. М.). Все его войска по приказанию Командарма I Тухачевского, командующего войсками Иванова, возвращены на прежние места для продолжения наступления на прежних позициях против чехословацких банд. Войска, охраняющие Муравьева, беспрекословно подчинились Совету, осознав особое свое заблуждение. Кровопролития не было. Наступило успокоение. Работают единодушно с коммунистами левые эсеры, не принимавшие участия в авантюре Муравьева» (ЦГАОР. Ф. 130. Оп. 2. Д. 544. Л. 35–36). Подписал это сообщение не кто-нибудь, а лично Председатель губсовдепа… Варейкис! Получается, именно он и стал источником тех самых «сказок и небылиц» о гибели Муравьёва, которыми позже возмущался. Но зачем он вместе с товарищем председателя совдепа Гольманом (кстати, левым эсером), также подписавшим телеграмму, дезинформировал «Совнарком, Ленина, Троцкого, ЦИК и всех, всех, всех»? Об этом в воспоминаниях Варейкиса – ни слова. Неужели забыл? Нет полной ясности и в том, сколько раз Муравьёв посещал Симбирск накануне мятежа. Согласно официальной версии, это было дважды. Первый раз Главнокомандующий прибыл сюда 28 июня 1918 года. Об этом свидетельствует приказ № 16 по войскам симбирской группы от 27 июня. Один из его пунктов объявлял «для сведения войскам Симбирской группы и всем частям Симбирского гарнизона, что завтра, 28-го июня сего года в город Симбирск прибывает Главнокомандующий Восточным Фронтом тов. Муравьев. Всем начальникам боевых отрядов и войсковых частей принять меры, чтобы в этот день все люди, а также и командный состав были бы на своих местах» (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 4. Л. 9). Один из участников событий – Б. Чистов – об этом визите позже вспоминал: «Прибыв в конце июня в Симбирск, он (Муравьёв – В. М.) отказался от встречи с большевиками, представителями Самарского и Симбирского

совдепов, не принял рапорт чрезвычайного коменданта города т. Звирбуля и не допустил его на военное совещание в штабе симбирской группы войск. Зато Муравьев был близок с левыми эсерами и вместе с К. Ивановым отправился в инспекционную поездку на Бугульминский фронт» (1918 год на родине Ленина. С. 52).

Второй раз главком прибыл в Симбирск 10 июля, в день мятежа, поднятого им самим, и через три дня после подавления выступления левых эсеров в Москве. Но… В Ульяновском областном архиве храниться ещё один приказ по войскам симбирской группы – № 21 от 3 июля, который извещает личный состав гарнизона о прибытии в город Главнокомандующего Восточным фронтом тов. Муравьёва 4 июля, то есть за двое суток до событий в столице (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 4. Л. 13). Никаких документов, отменяющих этот приказ или извещающих о его отмене, нет. Во всяком случае, найти таковые пока не удалось. Есть лишь упоминание М. А. Гимова в его докладе в январе 1919 года на VII губернском съезде Советов о том, что до «авантюры» Муравьёвым в Симбирск была выслана некая контрразведка, «которая пыталась диктовать нам свои условия. Инспектор контрразведки потребовал, чтобы мы дали ему пароход. На это мы ему ответили, что у нас мало мазута, и что для вас мы такого парохода не дадим, хотя вы и инспектор контрразведки. Тогда им был арестован заведующий отделом управления губернией тов. Шеленшкевич и заключен на пароходе. Мы стали с ним говорить, несмотря на то, что он мог нас арестовать» (Протоколы и доклады VII Симбирского губернского съезда советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов. Симбирск : типография Совнархоза, 1919. № 4. С. 33–41). Сам же Шеленшкевич утверждал (кстати, на том же съезде): «первым по прибытии Муравьева в Симбирск, я оказался арестованным и заключенным в каюту на пароходе «Межень» (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 3. Д. 357. Л. 251–257).

Получается, если верить самому «пострадавшему», до «авантюры», то есть 4 июля, в Симбирске был никакой не инспектор контрразведки, а сам главнокомандующий? Но почему об этом умалчивает Гимов, да и все прочие участники событий? Забыли?

Перепутали? Но с момента подавления мятежа до обсуждения такового на съезде прошло всего полгода. Неужели столь важное событие, кстати, едва не стоившее многим его участникам жизни, стёрлось из их памяти так быстро и так надёжно? Или причина путаницы в чём-то другом? А может быть, Шеленшкевича арестовывали и держали на пароходе дважды: сперва «инспектор контрразведки», а спустя неделю – сам Муравьёв? Пока оставим эти вопросы без ответов и двинемся дальше. Точнее, из Казани в Симбирск.

Глава 2. Взгляд изнутри

О событиях, предшествовавших этому последнему походу бывшего гвардейского подполковника, стало известных из показаний его бывшего же адъютанта Александра Дмитриевича Логинова, данных им 18 августа того же года во время следствия по делу о мятеже (ЦГАОР. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 17. Л. 147–151 об.). Приведём их в несколько сокращённом пересказе.

«У Муравьева был начальником снабжения Восточного фронта Трофимовский, – рассказывал Логинов. – У Трофимовского был отряд в количестве человек 500. Преимущественно в отряде были чехи и сербы, которых Трофимовский называл интернационалистами».

8 июля часов в 12 ночи Муравьев получил из Москвы телеграмму, в которой сообщались подробности убийства Мирбаха и выражалась уверенность в скорой ликвидации выступления левых эсеров. Муравьёв заявил, что хотя он и сам левый эсер, но в настоящее

время, как главнокомандующий советскими войсками, остаётся внепартийным и считает своей обязанностью закончить борьбу с чехами.

9 июля в окружении командующего появились три казачьих офицера, которых прислал ему Трофимовский. Муравьёв тут же с этими казаками поехал по городу. А вечером того же дня, часов около 9, эти казаки охраняли вход в помещение штаба, где шло совещание с участием Муравьёва, Механошина, Благонравова и Кобозева. По окончании заседания главком выглядел весёлым и объявил, что сегодня же отправляется брать Самару. В её освобождении от противника в течение нескольких дней он заверил и вышедших за ним из кабинета перечисленных выше членов Реввоенсовета фронта. А те, прощаясь, пожелали Михаилу Артемьевичу полного успеха.

Из Казани вышли в 2 часа ночи 10 июля. В это время Муравьёв как раз проводил совещание со своим штабом. Впереди штабного парохода шёл катер с вооружённым отрядом на борту – разведка. Ближе к утру, когда небольшой караван находился верстах в 10–15 от Симбирска, главком вышел на палубу, приказал застопорить ход и собрать всех находившихся на пароходе. Когда заспанные люди кое-как построились, Муравьёв обратился к ним с речью. В предутренней тишине его голос далеко разносился над спокойной водой. «Я прекращаю войну с чехами и объявляю войну Германии! – Заявил он. – Я не могу больше смотреть, как Германия вывозит миллионы пудов хлеба, а мы голодаем. Как Германия вывозит мануфактуру, а мы ходим раздетые. Я уверен, что за мной пойдут левые эсеры, максималисты, анархисты, большевики-бухаринцы, которые не признают позорного Брестского мирного договора. Я объявляю себя верховным главнокомандующим. Но знайте,

что я всецело стою за Советскую власть. За ту власть, которая будет помогать мне в борьбе с Германией. А если кто будет против, тех я уничтожу. Я уверен, что войска пойдут за мной. В Симбирске меня ждут преданные мне части. Я объявляю себя Гарибальди, т. е. спасителем России! Долой Брестский позорный договор! Все – на германские баррикады! Да здравствует восстание против германцев!».

Толпившиеся на палубе бойцы встретили эти слова раскатистым «Ура!» А секретарь Муравьёва тут же стал раздавать им по 50 руб. В Симбирск отшвартовались в 7 часов вечера. Тут же на пароход прибыл начальник броневого дивизиона Беретти. После короткого совещания у Муравьёва отряд в 60 человек с 4 пулемётами под командой казака-адъютанта Мудрака был послан занять Совет и арестовать всех коммунистов. Другой, под начальством казака Вайлидзе в 40 бойцов при 3 пулемётах, отправился занимать телеграф.

Вскоре Муравьёв, Беретти, третий казак-адьютант Чудиношвили и начальник штаба Ремезов поехали в город, предварительно приказав часовому с парохода и на пароход никого не впускать и не выпускать. Спустя некоторое время к пристани для охраны подошли 2 броневика. Муравьёв со свитой вернулись около полуночи. С ними были несколько местных левых эсеров. Выяснилось, что командарм 1-ой армии Тухачевский арестован, а войска, в том числе и латыши, перешли на сторону Муравьёва. Тем временем

начальник штаба Ремезов находился на телеграфе, рассылая телеграммы об объявлении войны с Германией.

В 2 часа ночи Муравьёв со штабом поехали в Троицкую гостиницу. Там в отдельном кабинете около часа главком обедал в кампании левых эсеров, а примерно в 3 часа утра все отправились в Совет, где должно было состояться его чрезвычайное заседание. Здесь делегация разделилась – Муравьёв, местные эсеры и казаки прошли в зал, а Логинов и двое его спутников остались у дверей снаружи. Минут через 10 к ним подошли латыши и со словами:

«Товарищи! Мы не желаем напрасно крови» попросили сдать оружие. Муравьёвцы сопротивляться не стали и, сдав пистолеты и револьверы, были препровождены в соседнюю комнату. Вскоре туда же привели и одного из казаков-адьютантов – Вайлидзе. Около 4 часов утра раздалась стрельба, послышался шум, началась беготня. Но вскоре всё успокоилось. От латышей Логинов и другие узнали, что Муравьёва хотели арестовать, но он стал отстреливаться, ранил троих и ответным огнём был убит на месте.

В 8 часов утра арестованных отправили в городское арестантское отделение. Через несколько дней начальника муравьёвского штаба Ремезова, а также его «адьютанов» Чудиношвили и Валидзе расстреляли. Логинова же позже освободили занявшие Симбирск

Белогвардейцы (ЦГАОР. Ф. 1029. Оп. 1. Д. 17. Л. 147–151 об.). Взгляд Александра Дмитриевича на события, так сказать, изнутри, дополняют воспоминания тех, кто участвовал в них же, но с другой стороны.

Глава 3. …И «снаружи»

Например, Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. «10 июля Муравьев прибыл в Симбирск на пароходе «Межень», – вспоминал он. – Главкома сопровождали еще три парохода, на которые был погружен особо «надежный» отряд в тысячу человек. Отряд состоял преимущественно из татар, вотяков, черемисов и китайцев, почти не говоривших по-русски» (Бонч-Бруевич, М. Д. Вся власть советам. С. 299).

А вот что писал в 1925 году А. В. Швер: «Накануне злополучного дня в штабе Симбирской группы войск была получена телеграмма от главнокомандующего Муравьева с извещением, что он на следующий день прибудет.

Эта телеграмма особого оживления не вызвала, так как и без того слишком много было разных происшествий, будораживших нервы и заставлявших быть на страже, на чеку. Но, тем не менее, члены штаба во главе с командующим левым эсером Ивановым готовились достойно встретить своего начальника и, что называется, перед ним не упасть в грязь

лицом.

Правда, надо сказать, Губисполком ожидал Муравьева с известным нетерпением, однако по причинам иного свойства. Фронт все более и более замыкался кольцом, наших местных сил не хватало для защиты, требовалась помощь, требовались более решительные действия, а, главное – согласованность.

Вот этого-то всего и ждали от Муравьева, думали, что здесь, на месте, совместно с Губирсполкомом, будет выработан план общих действий, тем более, что Муравьева ждали не одного, а с войсками» (Советский общественник. 1925. № 5. С. 20).

А вот Гимов утверждал, что когда «во главе нашей армии стоял Муравьев, который ясно и определенно вел такую тактику, чтобы во главе армии поставить контрреволюционеров. Чтобы мелкими отрядами разбить нашу Красную Армию… Видно было, что политика Муравьева ведет к тому, чтобы разложить нашу армию, чтобы наши войска были разбиты» (Протоколы и доклады VII Симбирского губернского съезда советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов. С. 33–41).

Подчеркнём: эти противоположные мнения принадлежат двум членам одного губисполкома, причём оба – большевики. Получается, помощи они ждали от человека, которому не доверяли и которого подозревали в контрреволюции?

В своих воспоминаниях Швер почему-то не называет точную дату прибытия главкома, а пишет о некоем «злополучном дне».

Если речь идёт о 10 июля, то к этому времени прошло всего три дня с момента подавления левоэсеровского мятежа в Москве. Мятежа, который симбирские большевики, напомним, восприняли настолько остро, что собирались арестовать местных эсеров и даже сформировали для этого специальный отряд. Между тем, прибывавший в город командующий принадлежал как раз к этой мятежной партии. Неужели в числе «разных происшествий, будораживших нервы и заставлявших быть на страже, на чеку», о которых

упоминает Швер, это обстоятельство не учитывалось? Неужели большевиков не насторожил и предыдущий визит Муравьёва, 28 июня, когда он, по утверждению Чистова, фактически демонстративно отодвинул их от участия в мероприятиях и совещаниях, подчёркнуто проводимых им только с эсерами? Неужели у членов Губкома и Губиисполкома не возникло ни малейших сомнений и опасений по этому поводу? Видимо, нет. Во всяком случае, Швер не только никаких опасений не высказывает, но даже вскользь не упоминает недавние события в столице. Между тем, к 1925 году, когда его воспоминания были опубликованы, большевики и эсеры окончательно «размежевались» и стали, по сути, врагами.

По оценке Швера, с Муравьёвым в Симбирск прибыло «несколько тысяч войск». Но основная их часть оставалась на пристани и на пароходах (Советский общественник. 1925. № 5. С. 21, 22). В город, напомним, были посланы два отряда общей численностью в 100 штыков. Один – для ареста местного большевистского руководства и занятия здания Совета, второй – для захвата телеграфа. Кроме того, Муравьёв освободил из тюрьмы матросов (1918 год на родине Ленина. С. 70), арестованных комендантом города Звирбулем 29 июня за самовольный уход с позиций, пополнив таким образом ряды своих безусловных сторонников в Симбирске ещё на 92 штыка. Однако главной его боевой силой стал упоминавшийся уже бронедивизион под командованием Н. Беретти, подчинявшийся лично Муравьёву и до его распоряжений остававшийся на станции, а машины – на железнодорожных платформах (1918 год на родине Ленина. С. 70). Неслучайно именно сюда приехал с пристани мятежный главком и, как водится, первым делом выступил перед личным составом с зажигательной речью. Он говорил, что в Москве произошёл контрреволюционный переворот, что Симбирский совет вместе с Тухачевским хотят пойти по тому же пути, а лично Тухачевский уже будто бы отдал приказ об аресте Беретти… Тут же Муравьёв приказал арестовать командарама и перевести его из штабного вагона Реввоенсовета в теплушку эшелона бронедивизона. На охрану арестованного встали 2 броневика и красноармеец Павлов (Симбирская губерния в 1918–1920 гг. : сборник воспоминаний. С. 142). Почему командарм оказался в тот день в Симбирске? Логика подсказывает, что прибыл специально для встречи с главкомом. Вот и встретились. После митинга в центр города двинулись 6 броневиков. Колонну возглавлял ехавший на легковом автомобиле дивизиона сам Муравьёв. Следом шёл отряд «дивизионной» пехоты человек в 80. Вскоре бронемашины и пехотинцы окружили Совет (кадетский корпус) (Симбирская губерния в 1918–1920 гг. : сборник воспоминаний. С. 134, 144).

«Захват» здания и «арест» членов совдепа подробнее проанализируем чуть позже. А пока вернёмся на улицу, точнее, в Троицкий переулок, как тогда назывался современный переулок Краснознамённый. Здесь, перед главным входом в здание Кадетского корпуса, где размещались губернский совдеп, губком партии большевиков, штаб Симбирской группы войск и другие учреждения, «толпились работники штаба и местные левоэсеровские лидеры… и о чем-то взволнованно разговаривали. А несколько десятков красноармейцев и матросов по указанию человека в черкеске расставляли по углам улицы, ведущей в кадетский корпус, пулеметы…

Скоро к совету подъехал Муравьев. Быстро выскочив из автомобиля, он вытянулся во весь рост и начал говорить речь». В ней он заявил о своей верности Советам и красному знамени и объявил об окончании гражданской войны, заключении мира с братьями-чехословками и совместном с ними великом походе против подлинных врагов – немцев. Говорил Муравьёв не более 10 минут, закончив свою речь громким «ура». Затем здесь же, перед зданием совета, он принялся раздавать посты местным эсеровским лидерам. Так, бывший прапорщик Гольман стал комиссаром телеграфа, Белешин получил должность комиссара продовольствия и так далее. Произнеся ещё одну речь перед отрядом латышей, мятежный

главком уехал в сторону Гончаровской улицы (1918 год на родине Ленина. С. 173–175).

А пока Муравьёв разъезжал по городу, раздавал должности и произносил речи, телеграф разносил во все концы телеграммы от его имени:

«Из Симбирска. № 2086. Подана 10/VII –10 час. 16 мин. Принята 11/VII-18 г.

Всем рабочим, крестьянам, солдатам, казакам, матросам и анархистам.

Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и юге России зову под свои знамена ввиду объявления войны и для последней борьбы с авангардом мирового империализма Германии.

Да здравствует всеобщее восстание.

Главнокомандующий Муравьев» (ЦГАКА. Ф. РВСР. ОП. 119. Д. № 300-133. Л. 157).